Свой-чужой



txt: Леонид Швец

Мы с вами чужие. Вот вы сейчас читаете этот текст и пытаетесь понять: что нижеследующим хотят сказать эти незнакомые вам люди? Сумеют ли сказанным убедить вас в том, что они не такие уж и чужие? А может, по каким-то признакам вы определите в них — в нас — своих?
С другой стороны, если вы читаете «ШО», а мы пишем в «ШО», то какие же мы друг другу чужие? Ну, может, не каждому родные братья-сестры по духу и разуму, но двоюродные большинству наверняка. Впрочем, не станем навязываться.
Заброшенные в эту жизнь, мы до конца своей миссии тычемся в окружающих, ощупываем сенсорами других, пытаясь понять: свой? чужой? Открыться? Спрятаться? Или незамедлительно открыть огонь на поражение?
Да что другие! Мы вглубь себя постоянно всматриваемся, порой пугаясь увиденного: кто это?! В общем, кто не сталкивался с Чужим, тот, считайте, не жил. А уж культура вся на этой архетипической оппозиции строится, ею подпитывается и согревается. Подбросим дров и мы.

Чужие здесь ходят


Назначить кого-то злодеем и приписать ему неприятную правду о себе самих. Психологи называют это параноидным поведением. По меткому выражению британского психотерапевта Робина Скиннера, параноики видят в окружающих «мусорное ведро, куда можно швырнуть негодные жмыхи после того, как себя рафинируют».

txt: Наталья Кандаурова

За свою историю человечество преуспело в изобретении универсальных чужих. Их удобно и приятно ненавидеть, презирать и истреблять — по одному или всем миром. Коллективная паранойя, кстати, эффективней — как и групповая психотерапия. Вот краткий список тех, кому чаще других доставалась незавидная участь громоотводов.

Иноверцы

Религиозные войны в истории человечества настолько регулярны и кровопролитны, что волей-неволей станешь на сторону фанатика-атеиста Ричарда Докинза. Мелкая же бытовая возня и вовсе не прекращается никогда. Тот, кто предпочитает креститься в другую сторону или вообще вместо этого поет и приплясывает, непременно будет вознагражден если не камнями, то презрением и насмешками. Похоже, даже глубоко верующему человеку подсознание нашептывает, сколь чудны ритуалы, которых он придерживается. Чтобы реабилитировать себя, достаточно убедиться, что другие еще чудней.

Геи

Геев сопровождает набор самых симпатичных мифов. Они лучшие друзья девушек. Они эмоциональны и душевны. Они умеют красиво говорить и красиво одеваться. Они талантливы и успешны в творческих профессиях. Они — последние романтики, мечтающие о традиционном браке и спешащие обзавестись детьми. И все равно они чужие. Толерантность не прививается даже с помощью расхожего мнения о том, будто в основе гомофобии — подавленная гомосексуальность. С другой стороны, если бы защитники прав геев пореже рассказывали о том, что гомосексуальность — это нормально, естественно и с каждым может случиться, гетеросексуалы, возможно, меньше боялись бы обнаружить в себе эти нормальные симптомы.

Цветные

Ненависть способны вызывать даже люди с непривычным акцентом или неуставной длиной волос — годится любое бросающееся в глаза отличие. Что уж говорить о тех, у кого кожа другого цвета. И через полвека после знаменитой речи Мартина Лютера Кинга чернокожие, даже если это американская президентская чета, не застрахованы от происков идейных или бытовых ксенофобов. Равно как и те, кому досталась кожа других расцветок. Красные, желтые, белые — все имеют право на свои 15 минут дискриминации. Чтобы оказаться под ударом, не надо совершать каминг-аут. Если у тебя есть кожа, обязательно найдется тот, кто сочтет ее оттенок неприемлемым и даст на этой основе характеристику в самых черных тонах.

Богатые

Состояние Билла Гейтса оценивается в 72 миллиарда долларов. Многие ли способны представить себе эту сумму и хлопоты, связанные с обслуживанием такого состояния? Когда богатство не столь вопиющее, зато назойливо мозолит глаза, совладать с собой еще сложнее. Нажился, отхватил, урвал, набил карманы — для состоятельного человека, даже если он победнее Гейтса, у обывателя добрых слов припасено немало. Из этой ненависти родились многие малоприятные штуки, включая сказки о Робин Гуде и марксизм. Одна отрада маленькому бедному человеку — почитать в таблоидах о том, как богатые с жиру бесятся. Ну, и еще безнаказанно нелицензионную Windows установить.

Инвалиды

«Не показывай на себе!» — непременно одернут взрослые, если ребенок станет рассказывать, что видел человека с увечьями. Уступив инвалиду место в транспорте или подав милостыню, тот, кто считает себя здоровым и полноценным, поспешит ретироваться. Подальше от напоминания о том, насколько хрупкое и недолговечное любое человеческое тело. Единственный способ обмануть свою фобию — не принимать сломавшихся за своих. Это особенно нетрудно, когда их «ограниченные возможности» видны невооруженным глазом. С тобой может случиться все то, что уже случалось со своими. А у других — у них по-другому.

Умные

«Дураком быть выгодно, да очень не хочется; умным — очень хочется, да кончится битьем», — озвучивал вечную дилемму Булат Окуджава. Нацепив очки и напялив шляпу, умники вызывают тревогу и дискомфорт: мало ли чего удумает — обведет вокруг пальца, облапошит, проберется в самый главный компьютер и устроит армагеддон, как в четвертом «Крепком орешке». Ненависть усугубляется, когда умниками оказываются иноверцы, цветные, богатые, геи и / или инвалиды. Между тем, здесь важно не забывать о том, что люди небольших умственных способностей тоже опасны. Они, например, сценарий пятого «Крепкого орешка» написать могут.

«Вогнем і мечем»


Отже, уявімо, що на Україну напали Чужі. Ми запитали в українських письменників, чи готові вони особисто взяти участь у воєнному протистоянні цим Чужим і які книжки сучасників вони би врятували для нащадків від пожеж, у яких Чужі палять усі бібліотеки і книгосховища. Виявилося, що не всі письменники готові боронитися та рятувати сучасників.

txt: Ірина Славінська. pic: Андрій Єрмоленко

Юрій Андрухович


Ні, не готовий брати зброю до рук. Зброї не маю, амуніції, спорядження. Хоч деякі піхотинські навики в мене є з часів служби в Червоній армії. Проте, я ду­маю, специфіка війни в тому, що ніхто нікого й не питає, готовий він чи ні. Тебе забирають в якісь «добровольці» чи «ополченці» і кидають на передову. А потім дають тобі посмертно героя. Тобто в цьому сенсі кожен з нас, і я так само, завжди готовий. Адже від нашої особистої волі в цій ситуації просто нічого не залежить.
Щиро кажучи, я рятував би свої книжки, але в мене їх більше, ніж 5. Якщо припустити, що моїх власних уже так чи сяк не існує, як не існує й книжок Софії Андрухович, то я зберіг би:
1. Тарас Прохасько, «НепрОсті».
2. Іздрик, «Острів Крк. Воццек. Подвійний Леон»
3. Сергій Жадан, «Depeche Mode».
4. Таня Малярчук, «Біографія випадкового чуда».
5. Юрій Винничук, якась уявна «вибрана проза»…

Ірена Карпа


Я їм здам координати Межигір’я, Ради і певних місць у Криму в першу чергу. Скажу, що там найсмачніше. Вони отруяться і самі помруть. І я не забрудню рук зеленою інопланетною кров’ю, і Батьківщині добре.
Тарас Прохасько
«НепрОсті»,
Юрко Іздрик «Воццек»,
Сергій Жадан «Капітал».
І парочку антологій — щоб усіх тварей зберегти — підшивку журналу «Четвер» і поетичну антологію «Метаморфози», яку Жадан зібрав.

Іздрик


Ні, я не боронитимуся від Чужих. По-перше, я сам тут безумовно чужий; по-друге, за переконаннями я — пацифіст і дезертир; по-третє, мені невідомі жодні суспільні чи групові цінності, які варто було б відстоювати зі зброєю в руках.
Навряд чи вогонь є більш нищівним, аніж час, який відправляє в небуття більшість написаного й опублікованого, і навряд чи мій ви­бір мав би якісь переваги над преференціями стихій. Усе, що має згоріти — згорить, усе, що має зотліти — зотліє, все, що є гідним перетривати — перетриває. Коригувати фільтри історії, — якими б вони не були, — зайві зусилля.

Сергій Жадан


Ну, безперечно, готовий захищати. Тут єдине питання — кого вважати Своїм? Підозрюю, в разі подібного захоплення, ми можемо зіткнутися з надзвичайно витонченими формами колаборації. Але, звісно, захист наших досягнень та завоювань від загребущого ока Чужих — священний обов’язок кожного громадянина. В мене вдома навіть Макаров є.
Те, що горять бібліотеки — це навіть не виглядає як фантастика. Скоріше як ранкове інформаційне повідомлення, скажімо, на каналі 1+1. Від вогню я би врятував чотири томи словника Грінченка плюс «Кобзар». «Кобзар» Семенка, ясна річ.

Чужой среди своих, чужой среди чужих


текст: Андрей Зимоглядов. иллюстрация: Елена Стельмах

Первый опыт социализации я пережил в пятилетнем возрасте, когда родители решили, что их сын уже достаточно крутой и взрослый, чтобы посещать детский сад. Я мало что помню об этом дне: милосердная память сохранила лишь ряд одинаковых шкафчиков истошно зеленого цвета и могучий аромат вареной рыбы. Но следующим утром носом у меня пошла кровь, ртом — пена, кажется, я еще что-то лопотал на латыни и разгуливал по потолку.
Должно быть, я хорошо выступил (уж точно не хуже Линды Блэр в «Изгоняющем дьявола»), поскольку больше меня в детский сад не водили.
Позднее я попытался повторить этот номер со школой, но безуспешно. Родители собрали волю в кулак. Ранец повис на моей спине тяжким бременем. Дежурный старшеклассник в начищенных сапогах и с повязкой на рукаве распахнул передо мной скрипучие врата.
Я впервые оказался один на один с Коллективом.

Первое открытие, сделанное мной в школе, не было слишком уж воодушевляющим. Все вокруг были готовы к тому, что с ними произошло. Никто не сидел в углу, засунув большой палец в рот. Никто не смотрел остекленевшими глазами, как под ногами у него расплывается лужа. Все здесь — включая парнишку, который в первый же день вернулся с перемены с торчащим из головы сварочным электродом — были в порядке. Все — считая девочку, которая с видимым наслаждением дегустировала на уроке родной речи содержимое собственного носа, — знали что-то, чего не знал я.
Не подумайте, я шел в школу достаточно подготовленным (по крайней мере, так мне казалось 31 августа). Я бегло читал, неплохо представлял, чем может разрешиться ситуация, в которой у Пети — шесть яблок, а у Жени — четыре, и сочетания «оро-оло» не представлялись мне такой уж неразрешимой проблемой. Но все это были категорически не те знания.
Все остальные знали, на каком этаже находится раздевалка и как пройти в библиотеку. Они знали, как зовут учительницу. Знали, сколько денег нужно сдавать на завтраки. Знали, что делать, если посреди урока приспичило отлить.
С первого взгляда я понял, что все они — заодно.
Со временем, у каждого из моих одноклассников обнаружилось какое-то эксклюзивное умение. Наташа громче всех декламировала стихотворения про дедушку Ленина. Глеб проворней других карабкался по канату. Игорь прекрасно играл в шахматы. Саша умел драться. И Сережа тоже. Будь я по­смышленее, оценил бы собственную уникальность — ведь я был единственным, кто не умел все это сразу. Но я комплексовал: лез на канат, учил стихи про Ленина, покупал самоучители шахматной игры, приходил домой с расквашенным носом. Я хотел, чтобы меня приняли в стаю, хотел быть своим.
В целом мне это неплохо удавалось. Но счастливым я себя не чувствовал — шахматы нагоняли на меня скуку, а расквашенный нос подолгу болел.
С годами проблема никуда не делась. Когда я (в силу маловероятного стечения обстоятельств) оказывался на футбольном стадионе, мой пульс не учащался. Когда Элтон Джон пел песню, посвященную погибшей принцессе Диане, мои глаза оставались сухими.
Иногда ощутить временное единение с Другими помогал алкоголь. Но рано или поздно реальность предъявляла счет, наступало лютое экзистенциальное похмелье, и я еще острее понимал, что нам не по пути.
Впрочем, я научился лицемерить.
Не умея искренне разделить с миром его горести и радости, я изображал сопричастность. В первую очередь я врал себе, надеясь, что когда-нибудь мое холодное черствое нутро срезонирует с общественным настроением, и я больше не буду «как Остров, сам по себе».
И все же, слушая, как вроде бы вменяемые симпатичные люди снова и снова обсуждают расстановку сил в финале программы «Х-фактор» или рассказывают, что роман «Сумерки» — совсем не то, что фильм, я нет-нет да и вбивал в поисковую строку Google запрос «водородная бомба своими руками».
А потом я все понял.
Потребность быть принятым обществом (к слову, одна из фундаментальных в пирамиде Маслоу) заложена в нас не просто так. Это не прихоть, не очередная малопонятная шутка Создателя. Это — важная деталь в механизме демографического контроля, без которой мы бы давно вымерли из-за перенаселения.
Верно, иногда люди, объединенные общими взглядами на мироустройство, отправляются строить приют для бездомных. А построив, плетут другу венки и зачитывают вслух любимые отрывки из Джона Донна и Сент-Экзюпери.
Но чаще люди, объединенные общими взглядами на мироустройство, решают, что раз уж подобралась такая теплая компания, в которой решительно все свои, то неплохо бы заодно пальнуть по Зимнему, или сжечь всех евреев, или придумать закон против гей-пропаганды, или, на худой конец, выбить спесь из фанатов другого футбольного клуба.
Глядя на лица, освещенные сполохами общих интересов, понимаешь, что Ридли Скотт не угадал с натурой: свои-то — намного страшнее.
Оказывается, моя неспособность влиться в какой-либо коллектив была обусловлена не душевной черствостью. И уж тем более не яркой индивидуальностью. К людям меня не пускал генетический, поколениями копившийся страх перед организованной толпой.
Оставим в стороне Государство, Церковь и другие институции, для которых ксенофобия и ненависть — кирпичи и цемент. На фундаменте неприязни держатся куда менее зловещие организации и сообщества. Поклонники группы Korn ненавидят фанатов Джастина Бибера. Члены гольф-клубов презирают тех, у кого в гардеробе недостаточно белых носков и рубашек поло. Трезвенники терпеть не могут алкашей. Пешеходы испытывают классовую ненависть по отношению к автомобилистам. А активисты общественных организаций, ратующих за толерантность, это и вовсе самые нетерпимые и безоглядные хейтеры на свете.

«Ты можешь быть похожим на Юрия Куклачева и Адольфа Гитлера одновременно, и все равно найдутся те, кто разделит твои интересы. Рано или поздно за тобой придут свои»

Один человек с идеями — это всего лишь возможность. Два человека, увлеченные общей идеей, — это уже вероятность возникновения культурного, корпоративного, правозащитного, духовного или какого-либо еще ку-клукс-клана.
Даже сугубо мирные сообщества вовлечены в круговорот ненависти, поскольку порождают стереотипы о самих себе — как правило, правдивые и потому оскорбительные. Клуб самодеятельной песни — самодеятельный. Толкинисты — толканутые. Геи и лесбиянки — геи и лесбиянки. Фанаты Земфиры — геи и лесбиянки. Креативный класс — геи и лесбиянки. Есть от чего впасть в бешенство.
Кстати, для всех, кто увлечен идеей аутсайдерства, всей этой романтикой байронического толка, у меня тоже плохие новости. Как только то, что ты шагаешь не в ногу с другими, становится осознанным действием, начинаются неприятности. Подобно Форесту Гампу, ты рискуешь обнаружить за спиной стадо последователей, которое с каждой пройденной милей будет все больше напоминать какой-нибудь марш несогласных.
Словом, выхода нет. Полюбоваться со стороны, как все катится к чертям, не приложив к процессу хотя бы немного личного усилия, не выйдет. Ты можешь быть педофилом, серийным убийцей, попросту слабоумным — это ничего не изменит. Ты можешь быть похожим на Юрия Куклачева и Адольфа Гитлера одновременно, и все равно найдутся те, кто разделит твои интересы. Рано или поздно за тобой придут свои. И ты — счастливый и понятый — забьешься в их цепких объятиях.
И хотя я по-прежнему верю в то, что болельщики, пришедшие на проходной футбольный матч, вредят озоновому слою больше, чем все коровы Новой Зеландии, прямо сейчас пойду и куплю билет на стадион.
Там меня, по крайней мере, не сразу найдут.